Скат

Удить рыбу мы научились настолько рано, что, казалось, овладели данной наукой ещё с рождения. Ловили в основном бычков. Их в нашем море в шестидесятые годы встречалось до двадцати разновидностей.

Самыми распространёнными были: хрусталики, песочники, икрянчики, буцыки, головатые, жарковские, зелёные, черныши.

В года три-четыре уже самостоятельно, хотя и с отвращением, червя нанизывали на крючок под папиным контролем. Лодка обыкновенная тогда казалась очень просторной. Нас, малышей, помещалось в ней человек пять, не считая взрослых.

Надо сказать, что мы ловили рыбы больше, чем наши родители, так как им приходилось постоянно снимать с крючков наш улов: по два-три бычка за один раз. Пока нам снимут, да ещё и нанижут быстро, жалея, чтоб мы не возились долго, а у них-то наживка и съедается за это время хитрой рыбёшкой.

А мы только опустили удочки, замерли, прислушиваясь, как рыбка наживку осматривает вначале. Бывало много раз, что вытаскивали её ещё до того, как она клюнет, то за плавник, то за хвост, то за бочок. Папа говорил, что дети гораздо более чувствительны, чем взрослые. Короче, нахваливал.

На наши крючочки попадались не только бычки: могли частенько камбалку (глося) поймать или селёдочку. Зеленушка — очень красивая рыбка, с красными пёрышками, сразу же отпускалась (её за съедобную и не считали).

А вот когда несколько камбалок попадётся, то чувствовали себя вообще настоящими рыбаками. Когда надоедало возиться с червями и крючками, мы молча рассматривали море, в надежде увидеть играющих дельфинов, — и подолгу следили, как они скользят по волнам, бесшумно прячась и появляясь снова.

Царствовало тут рыбацкое настроение. Молчание, тишина крайне редко нарушались даже нашими, детскими возгласами. Это такой закон был неписаный. Мы знали, если будем вести себя как маленькие, то никто нас из взрослых больше не возьмёт на рыбалку.

В тот раз кто-то из детворы поймал что-то большое и тяжёлое и молча тащил. Дядя Толя, сосед, помог перекинуть улов в лодку.

Это «что-то» было похоже на калкан (так у нас на Азове называют большую, жирнющую рыбу камбалу). И вдруг папа крикнул: «Скат!» — Мы уже знали, что это такое, — поэтому поняли как предупреждение об опасности и быстро забрались на скамью.

Рассмотрев со стороны этого огромного ската, мы увидели сзади у хвоста длинную пилу.

Скат же, вращая выпуклыми глазами, изгибался, намереваясь при этом поразить своей пилой ноги взрослых, которые пытались вначале это чудо как-то вернуть морю.

Скат был настолько велик, что никогда подобного экземпляра я в последствии не встречала. Он вёл себя воинственно, как борец на ринге. Взрослыми было решено отбить смертоносное «оружие», чтобы никто не пострадал из детей, купающихся здесь же рядом.

Последовала папина команда: «отвернуться!» — так он щадил наши не окрепшие ещё нервы, чтобы мы не видели человеческой жестокости, хоть и вынужденной…

И вот ещё недавно, красивый, уверенный в своей недоступности, скат теперь выглядел плачевно. Казалось даже, что он уменьшился в размере: плавники как бы обвисли, глаза затянуло поволокой, и только ещё недавно его грозный вид теперь был жалким.

Нам, детям, тоже хотелось заплакать, глядя на это измученное болью морское животное.