Не знаю, как вам, а мне всё было очень интересным в моём раннем детстве: что внутри калейдоскопа находится, что складывается в узоры, различные и красивые? Что внутри медвежонка? Отчего происходит писк заводного мышонка? Почему говорит радио? Как тикают часы, что движет стрелками? Какая такая «птичка» живёт в фотоаппарате и незаметно так вылетает? — Ну и всё в подобном роде.
Хотелось, конечно, самой дойти до сути, без подсказки. Время для этого выбиралось именно такое, когда все долго чем-то заняты и не помешают. Этот своеобразный момент познания был для меня великим таинством.
О многих таких вершившихся проделках родители так никогда и не узнали. Я и сама удивлялась, порой, как могли, да ещё и правильно, идти будильник или папины ручные часы после моего проникновения внутрь?
Благодаря своей очень хорошей памяти, я с удовольствием разбирала и собирала все механизмы, находящиеся в доме, рассматривала внутри и электроприборы
Иногда, правда, в руках всё же и оставались какие-нибудь болтик, винтик, гаечка, но, по-видимому, они большой таки роли не играли, — всё продолжало работать.
Раньше, кто помнит, обыкновенный утюг нагревался, благодаря таким своеобразным, колечкам спирали, похожим на бусы. Часто проволочка в разных местах перегорала и её подкручивали заново, стараясь продлить жизнь утюгу.
Просто он быстрее нагревался. Я спокойно сама это делала.
Возможно, у меня на генном уровне шёл этот интерес. Мой дедушка Митя был очень хорошим механиком- мотористом на знаменитой мельнице Троника в Геническе ещё в 20-е годы, папа — уважаемым на работе, дома, среди соседей — электриком.
Часто приходилось видеть папу за ремонтом различной техники, приборов.
Всё ничего было бы, но однажды я попалась с фотоаппаратом. Уже ни один раз подбиралась к нему. Вещь была дорогая и принадлежала брату, я очень его боялась поломать.
Но однажды это самое «любознание» стало совсем не «любым».
Я уже разобралась почти: что там к чему, собрала и снова нажала кнопку. Листочки мембраны плотно соединились. Надо было снова отодвинуть небольшой рычажок в сторону, но я поздно догадалась об этом. В панике эти самые листочки пальчиками попробовала быстро разъединить. Они и вывалились.
Папа первым заметил поломку, позвал нас с братом.
На вопрос: кто сделал? — Мы оба ответили, что не знаем. Это папу начинало злить.
Мы не врали никогда и ни в чём, — так были воспитаны, но в этот раз, очевидно, кто- то говорил неправду.
Папа снова переспросил в отдельности брата с пристрастием уже, что не предвещало ничего хорошего, — тогда я сказала, что он, действительно, не трогал и не ломал.
— А, так всё-таки это ты сломала, а теперь боишься признаться в этом! — как бы даже с торжеством произнёс отец.
Это было самое страшное для меня вообще слово «боишься». Мне казалось, что я в жизни никого и ничего не боюсь.
— Нет, не я, — категорически ответила, — а что сами листочки разве не могли сломаться? Я ж их только потрогала.