<О Геническе начала двадцатого века - воспоминания очевидца
( Борис Небылицкий. Репортаж о кинорепортаже. Искусство Москва 1962г. )
Облик небольшого приморского городка Таврической губернии, хорошо сохранился у меня в памяти. Как и во всех заштатных городках того времени, в центре возвышался каменный собор
с зелеными куполами.
Рядом с церковью имелось единственное учебное заведение – Церковно-приходская четырехклассная школа. Помещалась она во флигеле, здесь же на Соборной площади.
Все науки в ней преподавал благочестивый отец Василий и полуграмотный дьяк.
Вокруг собора просторная пыльная площадь – "привоз".
На площади торговые ряды, хозяева которых сбывали крестьянам втридорога залежалые товары и скобяные изделия, столь милые сердцу земледельца.
За порядком в городке наблюдал городовой с длинными усами и сизым бугристым носом, наглядно свидетельствовавшим о некоторых слабостях блюстителя порядка.
Его побаивались и мальчишки и рыбаки, с которых он безсовестно брал чудовищные поборы. Шествуя по базару в сопровождении дородной супруги, хищным оком
оглядывая прилавки рыбаков, где трепетала серебристая кефаль и тяжело дышали круглые серые калканы, он безцеремонно вытаскивал самые большие рыбины и бросал себе в корзину.
Зато с лавочниками и купчишками он держался подобострастно, и частенько получал мзду как деньгами, так и "монополькой".
Улицы нашего степного городка были так же широки, как базарная площадь.
Стоило проехать какой-нибудь мажаре, как за ней вслед поднимались в воздух клубы пыли, которая часами держалась в воздухе и медленно оседала на крыши домов.
Пыльная мгла и жаркий душный воздух обрекали городок, на какую-ту ужасающую повседневную сонную одурь.
После сырой, слезливой южной зимы в наш маленький городок Геническ приходила теплая, ласковая весна и вспенивались белым цветом душистые акации.
Их пряный запах чувствовался не только на улицах, но и над просторами Арабатской стрелки, куда мальчишки ходили на прогулки и лов бычков.
А с собой брали в качестве съестных припасов сочные гроздья акации, которые утомившись с аппетитом уплетали, эти сладковатые лепестки.
Они замечательно утоляли жажду и имели слегка дурманящий медовый привкус.
С высокого крутого берега, на котором растянулся наш городок, виднелись далекие просторы вечно голубых вод.
Узкая, темно-синяя полоса прорезала голубые просторы – это было "гирло" – глубокий канал для захода больших судов в порт.
В погожие ясные дни на горизонте виднелись далекие и таинственные контуры Бирючего острова, от которого в "гирло" направлялись шхуны, часто двухмачтовые,
совершавшие каботажные рейсы между портами Азовского моря.
На утесе вдали от города стоял белокаменный маяк. Сторож маяка, седобородый, в старом кителе, с неизменной трубкой в зубах, Петрович – бывалый моряк,
участник Цусимского боя.
Его за революционные настроения в 1905г разжаловали и оставили коротать свой век на маленьком маяке, вдали от больших морских путей под надзором полиции.
"Та сторона" – это берег Крыма – Арабатская стрелка, длинная песчаная отмель, отделяющая Азовское море от Сиваша.
Иногда мы ходили на Сиваш. Здесь трудились добытчики соли. Руки и ноги их были покрыты кровоточащими ссадинами. Работая целыми днями под палящим солнцем,
по колено в рапе, они деревянными лопатами выгребали соль и складывали в небольшие кучи для окончательной просушки. Соль ослепительно сверкала на солнце, и глаза у людей были всегда воспалены.
При такой тяжелой работе еда была очень скромной: лук, помидоры, немного подсолнечного масла в бутылке и хлеб, все это чуть сдобрено только что добытой солью.
Иногда к добытчикам соли приезжал хозяин – какой-то тощий господин в соломенном канотье. На нем был белый полотняный костюм, а пальцы рук были унизаны золотыми кольцами.
Он всегда осматривал работы с недовольным видом. Когда рабочие, обступив его со всех сторон, просили о чем-то, он раздражался, и кричал на них своим писклявым голосом.
А рыбаков можно было легко узнать по особой морской походке, по штанам, закатанным выше колен, по ногам, загорелым, мускулистым и крепким.
Над городком всегда стойко держался запах рыбы и смолы, гирлянды нанизанных на веревки жирных жулар или кефали вялились в каждом дворе.
По утрам берег моря был сплошь усеян опрокинутыми шаландами, возле которых копошились люди.
Среди шаланд дымили костры, разогревающие смолу в черных котлах. Молодые рыбаки целый день упорно конопатили и смолили днища своих драгоценных посудин с разными звучными названиями.
А старики, развесив сети, кропотливо чинили прорваные ячейки.
По вечерам, когда солнце исчезало в пыльной дымке степей, население городка высыпало на берег провожать рыбаков. Эти проводы были какой-то освященной временем традицией.
Одна за другой отчаливали шаланды: сперва рыбаки толкали их, упираясь в корму плечом, потом отойдя, вскакивали в лодку.
А по утрам от берега к базару, тяжело ступая, поднимались в гору усталые рыбаки, неся на коромыслах корзины, доверху заполненные трепещущей рыбой.
Так безмятежно жил наш городок, приютившийся на берегу моря. Но вскоре неотвратимые признаки войны докатились до нашего городка: на улицах появились раненые солдаты.
А затем прибыла в городок эвакуированная из Риги Образцовая мужская гимназия, и появились незнакомые люди в зеленых чиновничьих мундирах с медными
пуговицами и бархатными эполетами – преподаватели гимназии.
Они разгуливали по городку, важные и строгие, в сопровождении чад и домочадцев и своими взглядами старались выразить глубочайшее презрение к жителям маленького городка.
И ученики, прибывшие с гимназией, подражали учителям, почти не удостаивая своим вниманием провинциальных «оборванцев».
Гимназия была на особом счету у царского правительства, куда принимали только потомственных дворян и детей государственных чиновников.
И те форсили своими суконными, ладно пригнанными кителями и фуражками.
Фуражки были серые с белыми кантиками и лакированными черными козырьками, над которыми красовался серебряный герб с большой буквой "Н" посредине:
гимназия носила имя "Николая Первого".
Поступление в гимназию было сопряжено с большими расходами, а непременное условие было – форменная одежда.
В гимназистах был и Семка Тронник, сын владельца городской мельницы.
И была гимназия здесь до октября 1917г.
А потом нагрянули в наш город немцы в своих касках с острыми киверами. Потом немцы ушли, и их сменили войска Деникина и Врангеля.
После белых были "зеленые", "жовто-блакытные", "петлюровцы", "махновцы" и другие банды.
А потом на домах заалели красные знамена и навсегда исчезли богачи, помещики и полицейские.
А до них в городе появился "студент" – так называли его обыватели, а рыбаки – "вожаком".
Он сыграл большую роль в революционных событиях, организовав внушительные демонстрации.
На углу Соборной площади стояло несколько городовых и группа солдат с ружьями на изготовку. Из толпы полетели камни в городового; и тут солдаты начали стрелять,
но купка храбрецов, матросов и грузчиков, отважно бросились навстречу солдатам. Среди них был Петрович, впереди бежал "студент" с пистолетом в руках.
Всех разогнали, только вдали ничком лежали три фигуры, среди них и Петрович: он погиб в этом первом революционном бою.
Через день население городка собралось на Соборной площади – хоронить убитых. Студент и несколько моряков и рабочих поднялись на трибуну. На рукавах - красные ленты с черной каймой;
лица строги и печальны. Все обнажили головы, женщины плакали; в тишине нестройным хором зазвучали слова траурной песни. Она нарастала.
А когда запели последнюю строфу, я увидел, как заблестели глаза у известного в городе великана грузчика.
Их проводили в последний путь до городского кладбища.
Богатеями были: Тронник, владелец паровой мельницы, Попандопуло – хозяин винного склада, Семененко – хозяин большой скобяной лавки и другие, помельче.
А дети богатых чурались бедноты. На прогулках их всегда сопровождали какие-нибудь сухощавые француженки с большими кружевными зонтиками.
На Бульварной улице стоял каменный особняк, принадлежавший какому-то богатому немцу; на этом здании вдруг появилась большая вывеска – "Ревком", а по
городу пошли разговоры: "Ревком посадил в тюрьму городового", "Ревком наложил контрибуцию на богача Попандопуло", "Ревком национализировал
мельницу Тронника", "Ревком национализировал склад сельхозмашин Фальц-Фейна", "Ревком вводит карточную систему, теперь каждая семья будет обезпечена хлебом".
Через улицы протянулись большие транспаранты: "Вся власть Советам", "Свободу народу". Богатеи и торговцы попрятали свое добро и объявили
саботаж. Но на базаре стали появляться крестьянские подводы с пшеницей, а в торговых рядах - свежая рыба. Ревком закрыл Николаевскую гимназию; ее преподаватели
сменили свою чиновничью форму на одежду обывателей.
О политической обстановке мы судили по вывеске на здании немецкого особняка: двери открыты и толпятся матросы, солдаты, рыбаки – в городе Советская власть.
Если безлюдно – значит тревожно. Власть постоянно переходила из рук в руки. То городок захватывали войска Временного правительства: они пускали в обращение
"керенки", искали красных и грабили жителей. Потом исчезали и в город врывались банды: взламывали магазины и склады, шарили по квартирам обывателей,
утаскивали все , что было хоть чуточку ценным. Двери домов запирались на засовы, окна закрывались ставнями, никакого света – ни коптилки, ни лучинки. Но эта
наивная мера не спасала от грабежей и убийств.
Однажды пришли "белые части" Добровольческой армии – офицеры в форме. Начались массовые аресты и расстрелы: то арестовали рыбаков, то расстреляли портовых рабочих.
Жители, особенно мужчины, избегали выходить на улицы: их могли задержать, обвинить или насильно мобилизовать. И только мальчишки безпрепятственно разгуливали по городу.
Сколько крови невинных жертв было пролито на мостовой маленького городка, сколько мук и страданий принял народ за дни господства разной власти.
Вскоре после этого ночью завязалась сильная перестрелка. Среди беляков поднялась паника: конюхи лихорадочно запрягали лошадей, офицеры выскакивали из домов,
одеваясь на ходу, солдаты наспех строились в походные колонны и напуганные офицерами трогались в путь.
Не успели последние части оставить город, как по улицам пронесся отряд лихих красных конников: усатые, небритые, одеты большей частью в крестьянские одежды и
плохо вооруженные. И было не понятно: почему слабо вооруженные немногочисленные части Красной армии так смело громили превосходящие их регулярные части белой армии.
Белые попытались отбить город: он был поперек их дороги. И снова утвердились в нем, т.к. действовали крупными силами. Появились трехцветные флаги, офицеры в
английских френчах, желтых ботинках и с лакированными стеками в руках. Грузные дамы с кружевными зонтиками и большими шляпами с важным видом дефилировали по
Соборной улице. Поползли слухи о массовых арестах рабочих, о пытках и тайных расстрелах. Часто на улицах можно было видеть такую картину: несколько крестьянских
телег, груженных мешками с пшеницей, в сопровождении вооруженных всадников ехали в порт. Там все причалы были заняты крупными пароходами, иные под вымпелами
Российского добровольного общества (РОПиТ), другие под английскими, французскими или итальянскими флагами. Какие-то люди распоряжались погрузкой, слышалась
иностранная речь. Несколько мощных землечерпалок усиленно прочищали "гирло", чтобы суда с большой осадкой могли покинуть порт. На молу возвышались
гигантские горы светло-желтой пшеницы. Ее подвозили в телегах, на мажарах, в тачанках и даже в щегольских фаэтонах. Вооруженные отряды белых под угрозой расстрела
отбирали у крестьян их запасы. Грабеж шел повсеместно. Пшеницу выгружали и из ж\д вагонов. Никогда ни порт, ни ж\д станция маленького городка не принимала такого
количества грузов. Пшеница постепенно перемещалась в железные трюмы пароходов, и они, осев по ватерлинию, цепляясь килем за дно, исчезали за горизонтом.
Увозили они и "блистательное" общество, офицеров, их дам и помещиков чуть ли не всего юга России. Они приезжали в просторных ландо в окружении
своих домочадцев, нахлебников и гувернанток, привозили с собой ковры и домашнюю утварь и грузили все это на пароход. Эвакуировались в Марсель.
Но наступили дни, когда все понеслись вскачь: офицеры с пистолетами в руках гнали людей на строительство окопов, с целью удержать город и прикрыть
отступление в Крым и эвакуацию за рубеж. Но население работало вяло и медленно, укрепления так и не были построены. Только кое-где врангелевцы установили артбатареи.
Город красные обхватили полукольцом и начали артобстрел. Снаряды рвались на Соборной улице, у штаба белых, в порту и ж\д станции. Один пароход подбили,
и он погрузился по самый мостик на дно "гирла", загородив путь остальным. Другой - военный транспорт – горел, и толпы обезумивших от страха
солдат и офицеров, чуя гибель, соскакивали на пристань и, бросая оружие, бежали к мосту через пролив, а по нему на Арабатскую стрелку и дальше в Крым.
Иные на яликах и шаландах отчаянно гребли.
Жизнь в городке постепенно налаживалась, в здании на Бульварной снова разместился Ревком. Рабочие отряды наводили порядок в порту, убирали в
склады пшеницу и добро не вывезенное эмигрантами.
Но как-то в ясный день, на горизонте показались силуэты военных кораблей: английский крейсер, два французских и один итальянский эсминцы готовились
высадить десант. Рыбаки в море не выходили: по ним с кораблей стреляли. А население испытывало серьезные лишения. Ревком стал формировать отряды самообороны;
повсюду на побережье устанавливали посты и пулеметные точки. Появились приказы, по ночам запрещающие зажигать свет.
Обстрел начался поздно вечером. От дальнобойных 12-ти дюймовых снарядов спасались в подвалах и катакомбах. Продолжался обстрел несколько дней.
Предпринимались попытки высадить десант, но их отбили отряды самообороны и артиллеристы. С тем они и ушли.
А я повадился ходить в скромную частную библиотеку, которую содержала старая учительница – худощавая женщина в черном платке и в очках
с надтреснутым стеклом. За небольшую плату можно было получить любую книжку в дешевом издании, истрепанную и зачитанную до дыр.
В центре была фотография с вывеской "Сусик", которая случайно уцелела, но стеклянная крыша ателье была разбита, хозяин исчез, а имущество
фотографии было объявлено народной собственностью. Там оставался старичок мастер с острой бородкой, пышными усами и прямыми бакенбардами.
В городе открылось несколько трудовых школ, и Первая мужская трудовая школа разместилась в помещении бывшей Николаевской гимназии. Из старых учителей
наибольшим уважением среди учащихся пользовался Алексей Алексеевич Григорович: невысокого роста, с гладко выбритой головой, с розовым упитанным лицом и
руками, поросшими рыжеватой щетиной. Он был всегда подтянут, на нем аккуратно сидел простенький сюртучишко, брюки тщательно выутюжены. Такой внешний вид
был напрямую связан с предметом преподавания – чистописанием. На его уроках шумная, слабо организованная толпа учеников вела себя более чем примерно.
Учили нас и русскому языку, арифметике и другим наукам, но самым любимым и увлекательными были уроки труда. Мастерская была в классе, пострадавшем от
английского снаряда, но пролом заложили кирпичом. Плотницкое дело преподавал бывший модельщик – седовласый старик с узловатыми мозолистыми руками –
Петр Мартьянович. Был он не многословен и лекций не читал, а делал дело молча. Толково показывал и говорил: присматривайтесь.
В трудовой школе все делали сами: убирали, топили, переплетали книги. Бережно ремонтировали старые, истрепанные учебники – арифметику Малинина и Бурякина,
грамматику Гиппиус и другие. Порядки в школе разительно отличались от гимназических, а самым интересным событием было окончание учебного дня. В коридоре,
против дверей классов, ставили столы, где лежали свежие, аппетитные караваи хлеба с румяной розовой корочкой. Завхоз, разрезал их секачом на четыре части
и каждый ученик торжественно получал фунт теплого, ароматного хлеба. И тогда можно было отправляться домой, а дома не так уж тепло: топили кизяком и соломой.
Оставшийся с дореволюционных времен "городовой врач" за визиты требовал солидную мзду. Только недавно на окраине ревком открыл безплатную больницу,
но там было всего два медика. А в городе свирепствовала инфлюэнца, тиф и заполучить доктора было трудно.
В помещении вокзала Ново-Алексеевка набилось столько людей, не протиснуться: революция и Гражданская война вызвали у людей потребность к передвижению.
Красноармейцы в новеньких суконных буденовках, с винтовками и деревянными сундучками ехали по делам службы. Офицеры разгромленной врангелевской армии спешили
разбрестись по домам, их узнавали по следам от погон. «Бывшие» были в шубах с меховым воротником, а их дамы с букетами цветов из шелка на помятых широкополых
шляпах. Лица их выражали безпокойство и боязнь перед «чернью», держались они особняком. Спекулянты озабоченно прятали под пальто саквояжи набитые сахарином,
а мешочники везли соль и сало в большие города. И над всеми, в табачном мареве, большой транспарант: "Победили буржуев, победим и разруху!".
Станционные пути были повреждены, вытащенные шпалы разбросаны, валялась опрокинутая платформа. Снаряд разорвал паровоз, товарные вагоны, искореженные и
разбитые, загромождали почти весь путь. Только один небольшой состав, сформированный из теплушек и платформ, стоял у станции, готовый к отправлению.
Машинист и кочегар пилили шпалы на дрова. Несколько других железнодорожников, вооруженных маузерами, вместе с пассажирами таскали из колодца воду в тендер паровоза.
Люди набились в теплушках, примостились на крышах вагонов и на буферах. Открытые грузовые платформы были до отказа заполнены мешочниками и солдатами.
Материал предоставлен Ю.Н. Беличко
Посмотреть "Отдых в Геническе и на Арабатской стрелке в 2020"
Перейти в раздел "Статьи и публикации - 2019"
Вернуться в раздел "Статьи и публикации"
Вернуться на первую страницу нашего генического сайта
www.genichesk.com.ua © Размещено на сайте 6 ноября 2006 г.
|